Нино Самсонадзе

Груша

Гладкоствольная груша тянулась к солнцу. Темно-коричневый ствол поблескивал на полуденном солнце как волосы любимой в свете свечи. Груша была упрямой. Она не опускала ветви, как яблони по соседству под тяжелыми плодами. Ее темно-зеленые листья сбрасывали с гладкой стороны капли дождя так же быстро, как смахивала непрошенную слезинку любимая, когда ее вдруг задевала крылом летучая грусть. Цвела груша, запрокидывая голову к небу, как запрокидывала лицо любимая, когда он погружался в нее, стремясь добраться до самого источника жизни. Ее лицо под его взглядом сияло также как белые лепестки цветущей груши в ночи под звездами.

С начала зимы мудрец редко выходил в сад: он сидел у окна и, когда отрывался от кипы бумаг на столе, смотрел в темнеющее небо. Небо оставалось темным слишком долго. Слишком долго горела на столе лампа. Он подошел к окну, задернул шторы, и теплое пятно отраженного света перестало манить его в несуществующее. Уже не существующее. Я закрываю дверь, думал мудрец, нечто закончилось. И пусть не скребется печаль, как брошенная кошка в знакомую дверь. Пусть поймет, что все закончилось. Страница перевернулась. Пусть, в конце концов, отнесется к этому спокойно и философски. Печаль близка к философии. Мысли его текли ровно, легко ложась на бумагу. К утру он устал, но не настолько, чтобы лечь спать, и вышел пройтись.

Сад стоял, словно обугленный ранним резким морозом, яблони сжались, будто никогда не раскидывались как зрелые белокожие женщины на приволье теплого песка и неглубокой воды. Только груша стала выше, подобралась, подтянулась и поднялась стрелой в низкое равнодушное небо. Мудрец вернулся в дом, но не смог вернуться к своим полезным важным мыслям. Строчки на бумагах расплывались в одно черное пятно, а свет стал еще

глуше, словно дом присел испуганно в ожидании удара. Что за черт, опять глаза. Мудрец стал искать очки, сбросил футляр со стола, нагнулся. Когда выпрямлялся, заметил всполох – вот уже в глазах сверкает. Гром упал на крышу как сорвавшийся с неба ком снега, раскатился по крыше дробью брошенных злой рукой снежков. Отдался эхом в ушах и дрожью в сердце.

Мудрец открыл дверь. Небо опустилось еще ниже и посинело в середине, края были подсвечены, казалось, что синяя посудина неба опускается на земли, а весь свет идет вверх. Мудрецу расхотелось прятаться, искать очки, спички, кутаться и пережидать. Он вернулся в сад. Яблони тихо постанывали, поскрипывали их гнутые ветви. Кусты ощетинились мелкой порослью, покрытой застывшими капельками воды. Груша стояла как солдат пред главнокомандующим – навытяжку.

Он вспомнил: так стояла у окна любимая, когда он говорил, что, похоже, пришла пора расставаться. Только она стояла к нему спиной, принимая удар. Он не был спокоен тогда, просто ему казалось, что надо опередить события, подтолкнуть неожиданное, чтобы, наконец, освободиться от страха, что все кончится в один прекрасный момент, а он будет к нему не готов, расслабится, забудет, заговорится или задумается. Ему не нужен гром с неба, нужны размеренные действия, понятные и предсказуемые.

Любимая повела себя странно, постояла минуту, потом повернулась и, словно ничего не было сказано, подошла и обняла. Потерлась привычным движением о щеку, боднула в плечо, поцеловала и ушла. Так как обычно уходила, когда они расставались. Легко, не забыв повернуться от двери и послать воздушный поцелуй. Он так и не понял – слышала ли она то, что он говорил. А если слышала, что ответила. Она согласилась. Просто и тихо согласилась с его решением.

И тут он понял, что такое решить за двоих. Вся боль агонии досталась ему. -->