Рукописи – Груша

Все ночные содрогания, сжатые кулаки во сне, испарина и хрипы, когда просыпаешься в глухой ночи и уже не страх, а чувство потери наваливается как бетонная плита, из-под которой не достанут никакие спасатели. Он уехал из города. Поселился один в доме с садом и настойчиво попросил никого его не беспокоить и не звонить. Когда понадобится, он сам свяжется. Он позаботился, чтобы никто из близких не испытывал нужды, чтобы не было предлога выяснить, как он и когда собирается вернуться. Он работал. Ночью и днем. Утром, когда получалось, он спал – боль отпускала на рассвете. И несколько часов блаженного забытья возвращали силы.

Его обманывали чувства. То холодная полированная гладь стола покажется теплой, как бедро любимой. То изгиб спинки обитой кожей софы напомнит изгиб ее спины, и рука сама потянется погладить впадинку. То из открытого окна дотянется струя воздуха, пахнущая ее духами. Когда они встречались, он не замечал, как хорошо ее знает и помнит – ее тело, жесты, движения. Он не мог вспомнить голоса. Голос был табу, потому что эхом боли отзывался внутри. Иногда он бродил по дому, чувствуя себя псом, ищущим тапки уехавшего хозяина, чтобы зарыться в них носом. Ее вещей в доме не было. Только безличная холодная пустота необходимого для приличной жизни набора вещей.

Так он прожил почти год. Весной он, прохаживаясь по цветущему саду, заметил гладкий ствол груши – в цвет ее волос. Воспоминания о любимой ушли из дома и поселились в груше. Ему стало легче - он полюбил грушу. Все, что с ней происходило – теперь происходило с ним. Он не снял ни одного плода осенью. И желтые плоды стали подножием живого памятника. В них копошились муравьи, и он с удовольствием смотрел, как муравьиное племя получает пропитание.

Он не знал, что через несколько дней после прощания, поздно ночью крохотная завязь в теле любимой решила, что не будет расти и оторвалась от надежной материнской стенки. Любимой